«Зачем больные на СВО»: лидер свердловских солдатских матерей – об отмене категории В и возвращении пленных на фронт

Марина Лебедева уже 23 года возглавляет Союз комитетов солдатских матерей Свердловской области. Скольким сотням или тысячам людей они помогла за эти годы, Марина Митрофановна и сама не помнит. Во всяком случае, поток людей к ней на прием не иссякает практически никогда. О том, что привело Лебедеву в комитет, кто ее главные помощники и нужен ли полпред свердловского омбудсмена, находящийся под следствием, в зоне СВО, - в материале ЕАН.

«После спецоперации комитетов солдатских матерей станет больше»

- Те матери, которые приходили к вам четверть века назад, отличаются от нынешних? Они стали более требовательными? Лучше знают свои права?

- Да, конечно. В чеченские кампании призывники по закону воевали не более шести месяцев. Мой сын-призывник уходил на два года служить, меня ведь в комитет, как и многих других матерей, привела тревога за сына. У него медаль «За отвагу», а у меня - седая голова. Да, он свой долг отдал, да, остался живой, слава богу. А сейчас как-то не так... Ну что мы говорим о правах матерей, когда дети в школе говорят: «Мы пожалуемся, если родители будут на нас кричать или стукнут». Права-то все знают, вот с обязанностями сложнее. Не очень их знают: хоть ученики, хоть студенты, хоть военнослужащие.

Да, офицеров я тоже понимаю. Мне очень жаль их семьи, потому что они 24 часа в сутки на службе, даже те, кто не за ленточкой, а здесь. В любой момент к ним и звонят, и приезжают, и они все на плечах своих выносят. Поэтому ответ на ваш вопрос такой: да, матери стали требовательнее.

Некоторые вообще говорят нам: «А что вы тут сидите? А почему вы не на митинге? А где плакаты?» Но люди часто не понимают, что происходит, не видят всей глубины, так как зациклены только на своем.

И еще частая ситуация. Приходит мать, говорит, что ее сына, всего больного, хотят незаконно призвать. Я спрашиваю: «Есть ли справки, хотя бы две записи в год, подтверждающие диагноз?» Оказывается, нет, у него это уже 10 лет, а они за это время ни разу в больнице не были. А кто о них позаботится, если они сами о себе не могут? Как мать готовит документы к призыву, если она заинтересована, чтобы больной мальчик не попал в призыв? Даже не хочется таким помогать. Они хотят, чтобы чужая тетка разгребла все то, что мать не захотела.

- А к вам не обращались матери срочников, которые служат на границе Белгородской и Харьковской областей?

- Таких не было, но были обращения по срочникам, которые на границе, что они в очень тяжелых физических условиях: разгружают вагоны, грузят боеприпасы, спят по 4-6 часов и прочее. Это тяжело, особенно с категорией «Б». Конечно, это нарушение их прав. Но, с другой стороны, я начинаю матерям говорить: «Вы хотите, чтобы он за ленточкой оказался?» Отвечают: «Нет. Не хотим!» А кто это все должен делать? Надо вызывать оттуда контрактников или ребят, которые могут воевать, чтобы они разгружали? Вы же не хотите, чтобы ваш сын-призывник воевал. Почему он не может разгружать? Но в любом случае матери срочников тоже должны потерпеть, должны какие-то принять для себя болевые точки. Потому что матери тех, кто воюет, каждый день сыновей хоронят, каждое утро воскрешают - материнская молитва самая сильная.

 «Отправьте меня в Ростов, мальчишек-двухсотых обмывать»: как объединяются матери героев, погибших на Украине

Еще хочу сказать, что матери погибших – это отдельная категория. Они в основном не ожесточились. Есть невозможные какие-то примеры: сын погиб, и она находит силы другим помогать. ЕАН писал об Ирине Авдюковой. Ее единственный сын погиб одним из первых в начале спецоперации, и сейчас она объединяет таких же матерей, у кого в СВО погибли сыновья, помогает им. Представьте, половину из 40 комитетов в Свердловской области возглавляют матери погибших. Они переступили через себя. Вот Винера Данилюк в Первоуральске – единственного сына в мирное время в части случайно застрелил друг. И она нашла в себе силы простить его, не ожесточилась.

- Сколько всего комитетов солдатских матерей в стране?

- Этого никто не знает. Но, думаю, после спецоперации их будет гораздо больше. Наш Союз комитетов солдатских матерей Свердловской области является частью Союза комитетов солдатских матерей России, который возглавляет Валентина Мельникова.

Вот только-только все утихло, мы порадовались. Буквально года три, может быть, лет пять назад у нас почти исчезли СОЧ - самовольные оставления части. Когда-то десятками были, ночевали у нас в комитетах, были вымогательства страшные, были неуставные отношения. Но в основном это все ушло. Мы шутили уже, что скоро безработными останемся, в хорошем смысле слова.

«Проблема по раненым и больным очень ощутима. Такого в войну на Северном Кавказе не было»

- Вы долго работаете в комитете, с 1999 года. Эта спецоперация отличается чем-то от той же чеченской кампании?

- Мне кажется, беда – она и есть беда, в любые времена. И в чеченскую кампанию у матерей были тяжелые истории поиска своих детей. До сих пор 16 человек из Свердловской области у нас без вести пропавшие, это больше, чем во всех других регионах страны.

Сейчас отдельная беда ребят - посттравматический синдром. Тогда было меньше таких обращений, давалось больше времени на восстановление психики.

Сейчас, поскольку спецоперация, будем называть это так, что бы ни сказали, продолжается, задействованы все приграничные области – Белгородская, Воронежская, Курская, Брянская. Конечно, мало того, что на население проблемы эти легли, да еще и военные – они же должны были открыть госпитали, в больницы приграничные принимать.

Вот эта проблема по раненым, по больным очень ощутима. Такого в войну на Северном Кавказе не было.

Во-первых, не было мобилизации. Не было мобилизации – не было проблем больных с категориями. На данном этапе мне очень страшно за всех больных наших сыновей, мужей, которым отменили категорию В. Действительна только категория Д, когда совсем не годен, даже в военное время. Но ведь не объявляли, что у нас военное положение.

Я не хочу сказать, что можно призывать с бронью тоже, но там есть же здоровые ребята. И может быть, они не все так остро нужны стране? А больные зачем на войне?

- А если все обращения поделить на категории, то каких из них больше всего?

- Больше всего обращений именно по здоровью. Они самые актуальные и в принципе решаемые. У нас есть госпитали, замечательные врачи, хирурги, прекрасное лечение, плановые операции проводят, по ранениям выполняются необходимые операции. 

А возьмем категорию обращений по без вести пропавшим. Ведь это же целиком зависит от государства. Они пропали на Украине, если наши мальчики погибли, то их надо оттуда как-то забрать. Если территория подконтрольна ВСУ, то это совсем непросто и опасно. Значит, еще могут погибнуть ребята. Надо ждать, пока наши появятся на этой территории, отвоюют ее.

Сложный вопрос по статусу без вести пропавших. Только через суд можно признать военнослужащего погибшим, если есть свидетели его гибели, а тела нет. Иначе семья не получит никакой компенсации.

«Нельзя бывших пленных отправлять воевать»

- Много информации по пленным, по обменам. Но вот по обмену телами информации совсем мало. Эта работа ведется?

- Думаю, что да. Может быть, нам не докладывают. Да, бывает обмен телами. Но мы в этом непосредственно не принимаем участие.

- А сколько в области без вести пропавших на нынешней СВО?

- По обращениям – много, не могу назвать цифры: не сотни, но десятки.

- А по пленным сколько сейчас?

- По пленным это не ко мне, это к аппарату уполномоченного. Уполномоченный по правам человека Татьяна Георгиевна Мерзлякова очень много работает по пленным, по без вести пропавшим и вообще решает много вопросов. Весь аппарат уже перестроился для помощи по СВО.

После плена, как правило, они возвращаются в часть воевать. Мы сейчас ведем разговор о том, что у них у всех нарушена психика. И если даже их не по психиатрическим статьям увольнять надо, то, конечно, найдутся заболевания, с этим связанные. Из-за стресса хронические болячки обостряются.

Первое - их однозначно отправляют на реабилитацию. Второе - проводятся ВВК. Но так как ВВК с 1 декабря отменили категорию В, чтобы быть не годным к службе, надо быть совсем больным, с категорией Д.

С ними и особисты (сотрудники органов военной контрразведки – прим. ЕАН) работают. Но если они ни в чем плохом не замечены, то 100 % вернутся воевать. Домой они не поедут.

И опять-таки моя точка зрения - нельзя бывших пленных отправлять воевать. Ведь в конце концов возможен переломный момент, когда он оружие может применить против своих же. Мы не знаем, в каких он там был условиях, ситуациях, пытках.

- Может, его обработали?

- Ну, конечно. Они дают подписки. То есть они никому ничего не рассказывают. И психика у них нарушенная, непонятно, что они после плена скажут – правду или неправду. Что у них там в голове? Это на самом деле все серьезно. Мало того, увидеть войну воочию, еще и в плену побывать. Не мне говорить, что происходит с нашими пленными. Просто надо понимать, что везде есть сильные духом ребята. Может быть, физически слабые, но сильные духом.

Сразу вспоминается история Артема Казначеева из Татарстана. Он еще 15 лет назад в Нижнем Тагиле, там часть была, не согласился стирать трусы и носки своему сержанту. Тот сказал: «Тогда с тебя 500 рублей!» У него не было, он не дал, тогда его ударили два или три раза. Мальчик остался без селезенки, почки были отбиты, его спасали.

Но посмотрите – он не сдался. Да, ценой своего здоровья. Я не говорю, что это правильно. Я к тому, что кто-то выдержит плен, а кто-то сразу из-за страха начинает сотрудничать. Помните историю февраля - марта, когда трое наших пленных омоновцев приняли участие в украинской пресс-конференции. Заявили, что их «кинули» и теперь они будут воевать против России. Там они рассказывают, какая плохая страна - Родина наша. Мне было на это больно смотреть, осознавать, что они так сломались.

- Есть информация по пленным, что сейчас стремятся обменивать так называемых «свеженьких», т.е. мобилизованных. При этом есть те, кто с марта находится в плену. Может такое быть?

- Вполне такое возможно, и логика тут вот какая и у властей, и у украинцев. Вспомним, как в Чечне меняли призывников. Матери годами ездили по Чечне, излазили все горы, искали своих ребят. Чеченцы призывников меняли и отдавали, а контрактников – нет. Контрактников и расстреливали, и в плену держали. Считалось, что они подписали контракт и сознательно шли убивать чеченцев.

Так и сейчас получается. Украинцы полагают, что мобилизованные на СВО насильно были отправлены. Поэтому, считают украинцы, их можно пощадить. Начинал кто в феврале - марте? Контрактники.

И власть так относится. Когда мы говорим про льготы и про деньги, то мобилизованные – это особая категория, к ним больше внимания. Контрактники и кадровые военные пошли служить по собственной воле как на работу. Мобилизованные – люди подневольные, льготы и высокие зарплаты должны этот острый угол смягчить.

- Насколько это справедливо?

- Несправедливо. И самое главное – несправедливо другое, по отношению к добровольцам. Вот это меня и возмущает. У них статус хуже, чем у контрактников или мобилизованных. Сейчас помогаю матери одной. У нее муж - инвалид первой группы. У него 4 стадия онкологии, еще два сына там воюют. Причем один – по идейным соображениям, патриот, до мобилизации еще подписал контракт, доброволец. Он же не знал, что будет мобилизация, что она автоматически продлит его контракт. Но у добровольца трое детей до 16 лет. Мобилизованного, имеющего трех несовершеннолетних детей, через военкоматы можно отправить назад по решению комиссии. На добровольцев это правило не распространяется. Хоть сколько будет маленьких детей у добровольца – ему домой нельзя.

У него умирает отец, допустим, у него брат воюет и постоянно рискует. А его не отпускают. Должны быть одинаковые права и у добровольцев, и у мобилизованных.

«Для того, чтобы наша победа осуществилась, надо всем вместе мобилизоваться внутренне»

- Что-то изменилось с начала СВО и мобилизации, первоначально создавалось ощущение хаоса? Кто ваши главные помощники?

- Я думаю так, что сейчас уже начинает что-то проясняться. Первое время, когда 27, 28, 29, 30 сентября у нас были борты из 32-го городка в Ростов, там все было непонятно: кто и в какой части находится, где у него жетон, личный номер. Был хаос и ажиотаж. Необученных, необстрелянных отправляли.

Сейчас уже мы замечаем и чувствуем, что ситуация меняется. Мы начинаем понимать военкоматы, они начинают к нам прислушиваться.

Мы и раньше защищали права призывников, это входит в нашу сферу деятельности, но по мобилизованным первоначально и в самих военкоматах не знали, что и как делать. Последняя мобилизация, как вы помните, была в Великую Отечественную войну.

И конечно, самый главный наш помощник – Татьяна Георгиевна Мерзлякова, у нее сильный аппарат, профессиональные помощники. Один работает по довольствию, другой отвечает за вопросы, связанные со здоровьем. Сама она в основном занимается пленными, и она нам помогала, выручала ребят, когда мы знали точно, что они в плену.

Ну, конечно, и штаб Центрального военного округа. Не всегда они понимают, что мы в одной упряжке. Почему-то считают нас в оппозиции. Да, есть вопросы, с которыми мы несогласны, когда считаем что-то нечестным, несправедливым по отношению к военнослужащим.

Но мы понимаем, что сейчас для того, чтобы наша победа была осуществима, надо действительно всем вместе мобилизоваться внутренне. Мобилизоваться и женам, и матерям, и вообще гражданскому обществу. 

Видите, сейчас и гуманитарная помощь работает. С Красным Крестом мы тоже работаем, с Ириной Анатольевной (Левина, председатель Свердловского отделения Красного Креста), и госпитали нам помогают, и командование воинских частей нам помогает, информацию нам дают. Этот вопрос уже решен. Налажено взаимодействие.

Болезненный вопрос с добровольцами в ЧВК. Вот мы «Вагнер» знаем, или в отрядах типа «Барс», там нельзя ничего выяснить. С «Вагнером» связи нет. Хотя обращения и по ним есть.

- У Татьяны Георгиевны в зоне СВО работает представитель - Тетерин. Помогает он вам?

- Нам – нет. Аппарату уполномоченного помогает. Я его видела, когда он уходил, обняла на дорожку. Я в их офисе как раз была, и он уходил с гуманитарной помощью. Пожелала счастливого пути.

- А в чем его функционал заключается? Он на передовой?

- Ну, я так поняла, что да. Мы же тоже давали наши обращения Мерзляковой. Мы посылаем ей много обращений, когда не можем на кого-то выйти, особенно когда не касается нашего округа ЦВО. Их же нельзя называть, например, 74-я дивизия, или 35-я, или 65-я. Там они вообще все рядышком, и самые страшные именно у этих дивизий были потери и бои. Да, чего греха таить, были моменты, когда ребята и голодные. А гуманитарная помощь вдруг оказывалась в магазинах, и ее там продавали. Страшно подумать, но бывало и такое. Так что он на своем месте.

«В основном люди понимают, что такое Родина и за что они воюют»

- Насколько сейчас наше общество консолидировано?

- Я бы вам так сказала: те, у кого воюют сыновья, мужья, братья, какими бы они ни были в какие-то моменты агрессивными, понимают ситуацию. В основном люди разбираются в том, что такое НАТО, понимают, что такое Родина. А вот у кого нет никого там, кто отмазал или у кого дети специально уехали из страны, чтобы их не мобилизовали, – те думают иначе. Конечно, они за своего близкого переживают в первую очередь. Но они не думают о стране, они думают только о своем ребенке.

- И каких больше?

- Ну, конечно, тех, кто поддерживает политику президента, как бы ни было горько оттого, что гибнут наши мальчики. А как быть, если НАТО со всех концов? Если уже все границы перешли? И за восемь лет уже такие укрепления создали.

У меня очень доверительные отношения со многими офицерами, особенно со старшими, и они возмущаются: «Там такие укрепления за восемь лет настроили, почему мы восемь лет ждали?» 

- Люди идут за Родину воевать, за убеждения или за деньги?

- Смотрите, очень многие мобилизованные даже не знают, что если они подписали контракт на год, то будут получать по 195 тыс. рублей. Если он доброволец и подписал контракт на 4 и на 6 месяцев – он не получит эти деньги.

Есть и те, кто ради денег идет, особенно из деревень или многодетные. Я знаю отцов, у которых четверо детей, и они пошли добровольцами, чтобы содержать семью, купить жилье.

И если он подпишет контракт не на год, то он тоже этих денег не получит. Меня очень радует, что президент поручил создать мобилизационную комиссию, которую Турчак (вице-спикер Совета Федерации РФ - прим. ЕАН) возглавил. Хочется эти вопросы по добровольцам задать. Считаю очень правильной инициативу по повышению призывного возраста.

- Почему?

- Мы про это часто говорили в комитетах. В 18 лет призывник - еще пацан. В основном в 18 лет – это тот, кто не сдал экзамены и в техникум не попал, либо тот, кто после 9 класса работал и не нашел себя. А в 21 год там уже понятно будет, насколько он здоров и годен. Парни будут осознанно поступать, они получат образование.

 В офисе нет даже интернета: свердловский Комитет солдатских матерей заявил о бедственном положении 

- Насколько правильно в условиях военных действий ограничивать журналистов в получении информации?

- Мое мнение, что в любое время должна быть достоверная информация. Если нет этой информации, то гражданское общество начинает выдумывать, придумывать, паниковать, искать другие пути, например, на украинских сайтах. Журналистов ограничили в правах - они что-то недосказали.

С другой стороны, само слово «СМИ» связано в основном со скандалами. И меня много раз подставляли. Дело не в том, что я кого-то боюсь, просто не надо мне чужие слова приписывать. Или журналист не разбирается в материале, не понимает специфики терминов, при этом не удосуживается текст перед публикацией показать. Например, пишет: «Заберут в армию». Да я никогда так не скажу! Правильно - «призыв, призовут». Для вас, журналистов, какая разница. Ну, сказала и сказала. А читает военком и думает, что Лебедева совсем заговаривается, за столько лет не выучила. 

- А как вам новый военком области?

- Для меня он не новый, я его лет 15 знаю, на «грузе 200» познакомились. Очень надеюсь на продолжение взаимодействия и сотрудничество с Союзом комитетов солдатских матерей Свердловской области.

 Чиновники обвинили свердловский Комитет солдатских матерей в «нецелевке», активисты жалуются на волокиту 

Анна Касюкова, Александр Лукманов