Дмитрий Стровский, объявивший голодовку в знак протеста против закрытия школы № 199 «Приоритет», делится с читателями ЕАН своими наблюдениями и мыслями по поводу разразившегося в Екатеринбурге «образовательного скандала». «Дневник» голодающего профессора обновляется ежедневно. Следите за событиями.
14 сентября
Думаю, что после окончания голодовки еще не раз буду возвращаться к ней в своей памяти, вспоминать и в душе смаковать яркие детали, видеть за частным общее и наоборот. Потому, что нынешние дни - и я отчетливо понимаю это сегодня - позволили ощутить такое количество эмоций, дали такую пищу для ума, что пережитое невольно заслоняет собою не то, что месяц или два обычной жизни - годы. Да-да, годы, потому что сама ситуация оказалась не просто необычной - по-настоящему экстремальной. С переживаниями, полноценными стрессами, вдохновениями и разочарованиями. Это как концентрация энергии, разом выплеснувшейся наружу и подчинившей себе все мысли, привычки, планы.
Мне казалось поначалу, что, сидя в 403-й аудитории, в маленькой комнатке, у меня окажется вдосталь времени, чтобы заняться научным творчеством, читать одну за другой книжки, просматривать периодику. А чем еще заниматься, если весь рабочий день сосредоточен в четырех стенах? Мне казалось... Действительность оказалась и продолжает быть совершенно иной. Все имеющиеся в распоряжении часы уходят на бесконечные беседы по телефону, просмотр Интернет-сайтов, интервью - и все это на одну и ту же тему - по поводу голодовки, продолжающейся уже 13-й день. И даже когда наступает тишина, длящаяся полчаса-час, нет сил взяться за составление учебного плана или написание научной статьи. Все мысли и чувства о другом - о том, как будет развиваться ситуация, захлестнувшаяся меня во всеми потрохами в этот неожиданный водоворот...
Это очень трудно - вдруг взять и начать думать о своем выступлении на будущей научной конференции, если буквально пять минут назад ты читал об очередной туфте, опубликованной в твой адрес в каком-нибудь СМИ. Трудно, потому что вранье всегда задевает за живое. Теперь я лучше понимаю людей, о которых мы сами пишем в газеты, сообщаем в телеэфире. Из воспоминаний Мариэтты Шагинян помню, как морщился академик Павлов, когда она назвала поле, по которому они ехали на бричке, васильковым, а не ромашковым (хотя там действительно росли одни ромашки). Так это то, что, казалось бы, лично Павлова никак не касалось. Что ж говорить про неточные описания, относящиеся к самому человеку. Вот наши герои и реагируют на все это по-настоящему болезненно. Теперь и я, что называется, на своей шкуре ощутил, сколь нелепыми выглядят слова и выражения, не соответствующие действительности, не точные по описанию. Одно хорошо: даже откровенная «липа» - прекрасный материал для будущих лекций.
... От этих мыслей отрывает очередной телефонный звонок. На сей раз - вновь Татьяна Георгиевна Мерзлякова. Она, похоже, больше не уговаривает меня бросить голодовку. Сообщает, что завтра, в 15-00, у нее в кабинете состоится встреча с госпожой Умниковой. Наверное, еще несколько дней назад отметил бы при этом что-то вроде «долгожданная встреча». А сейчас молчу, даже про себя. Если инициатором выступает Татьяна Мерзлякова, значит, самой Умниковой сказать, по сути, нечего. Она, конечно, придет на встречу, но что-то новое озвучит вряд ли. Евгения Леонидовна, похоже, для такой встречи так и не созрела. Будет наверняка уговаривать меня «пожалеть себя». Ну, все, как в прошлый раз.
- Приходите, приходите - еще раз повторяет Татьяна Георгиевна. - Заодно и пообедаем вместе, я попрошу, чтобы рыбный бульон был. Нежирный.
- Какой бульон? - недоумеваю я
- Ну, обычный бульон. Вкусный. Надо ж вам постепенно выходить из голодовки.
Нет, мне не хочется выходить таким образом. Потому что это было бы лукавством перед самим собой: будто ем под подушкой хлебные крошки. Так что пусть уж Евгения Леонидовна Умникова поест бульон, салат, выпьет чашечку хорошего, только что сваренного кофе... А я уж как-нибудь в другой раз. И в другом месте.
Вечером же мне теперь всегда звонят родственники, интересуясь, как прошел очередной день. «Что нового?» - спрашивают они. Хм, да вроде без приключений, отвечаю обычно. Про себя же эмоционально думаю: да мне все сегодня внове! Каждый день - будто чистый лист бумаги. И только я сам ответствен за рисунки на нем.
Думаю, что после окончания голодовки еще не раз буду возвращаться к ней в своей памяти, вспоминать и в душе смаковать яркие детали, видеть за частным общее и наоборот. Потому, что нынешние дни - и я отчетливо понимаю это сегодня - позволили ощутить такое количество эмоций, дали такую пищу для ума, что пережитое невольно заслоняет собою не то, что месяц или два обычной жизни - годы. Да-да, годы, потому что сама ситуация оказалась не просто необычной - по-настоящему экстремальной. С переживаниями, полноценными стрессами, вдохновениями и разочарованиями. Это как концентрация энергии, разом выплеснувшейся наружу и подчинившей себе все мысли, привычки, планы.
Мне казалось поначалу, что, сидя в 403-й аудитории, в маленькой комнатке, у меня окажется вдосталь времени, чтобы заняться научным творчеством, читать одну за другой книжки, просматривать периодику. А чем еще заниматься, если весь рабочий день сосредоточен в четырех стенах? Мне казалось... Действительность оказалась и продолжает быть совершенно иной. Все имеющиеся в распоряжении часы уходят на бесконечные беседы по телефону, просмотр Интернет-сайтов, интервью - и все это на одну и ту же тему - по поводу голодовки, продолжающейся уже 13-й день. И даже когда наступает тишина, длящаяся полчаса-час, нет сил взяться за составление учебного плана или написание научной статьи. Все мысли и чувства о другом - о том, как будет развиваться ситуация, захлестнувшаяся меня во всеми потрохами в этот неожиданный водоворот...
Это очень трудно - вдруг взять и начать думать о своем выступлении на будущей научной конференции, если буквально пять минут назад ты читал об очередной туфте, опубликованной в твой адрес в каком-нибудь СМИ. Трудно, потому что вранье всегда задевает за живое. Теперь я лучше понимаю людей, о которых мы сами пишем в газеты, сообщаем в телеэфире. Из воспоминаний Мариэтты Шагинян помню, как морщился академик Павлов, когда она назвала поле, по которому они ехали на бричке, васильковым, а не ромашковым (хотя там действительно росли одни ромашки). Так это то, что, казалось бы, лично Павлова никак не касалось. Что ж говорить про неточные описания, относящиеся к самому человеку. Вот наши герои и реагируют на все это по-настоящему болезненно. Теперь и я, что называется, на своей шкуре ощутил, сколь нелепыми выглядят слова и выражения, не соответствующие действительности, не точные по описанию. Одно хорошо: даже откровенная «липа» - прекрасный материал для будущих лекций.
... От этих мыслей отрывает очередной телефонный звонок. На сей раз - вновь Татьяна Георгиевна Мерзлякова. Она, похоже, больше не уговаривает меня бросить голодовку. Сообщает, что завтра, в 15-00, у нее в кабинете состоится встреча с госпожой Умниковой. Наверное, еще несколько дней назад отметил бы при этом что-то вроде «долгожданная встреча». А сейчас молчу, даже про себя. Если инициатором выступает Татьяна Мерзлякова, значит, самой Умниковой сказать, по сути, нечего. Она, конечно, придет на встречу, но что-то новое озвучит вряд ли. Евгения Леонидовна, похоже, для такой встречи так и не созрела. Будет наверняка уговаривать меня «пожалеть себя». Ну, все, как в прошлый раз.
- Приходите, приходите - еще раз повторяет Татьяна Георгиевна. - Заодно и пообедаем вместе, я попрошу, чтобы рыбный бульон был. Нежирный.
- Какой бульон? - недоумеваю я
- Ну, обычный бульон. Вкусный. Надо ж вам постепенно выходить из голодовки.
Нет, мне не хочется выходить таким образом. Потому что это было бы лукавством перед самим собой: будто ем под подушкой хлебные крошки. Так что пусть уж Евгения Леонидовна Умникова поест бульон, салат, выпьет чашечку хорошего, только что сваренного кофе... А я уж как-нибудь в другой раз. И в другом месте.
Вечером же мне теперь всегда звонят родственники, интересуясь, как прошел очередной день. «Что нового?» - спрашивают они. Хм, да вроде без приключений, отвечаю обычно. Про себя же эмоционально думаю: да мне все сегодня внове! Каждый день - будто чистый лист бумаги. И только я сам ответствен за рисунки на нем.
