«И сон им только снится». Как работают челябинские студенты-медики во время пандемии коронавируса

Сезонный подъем заболеваемости ОРВИ, больницы Челябинской области переполнены, люди жалуются на очереди. Чиновники начали привлекать к работе в медучреждениях студентов.

 В Челябинской области коронавирусом переболели около 2000 медиков По данным Минздрава, на госпитальных базах медицинских организаций региона работают 162 студента Южно-Уральского государственного медицинского университета: 44 из них трудоустроены врачами-стажерами, 103 — в качестве среднего — и 15 — младшего медперсонала. Также оказывают первичную медико-санитарную помощь 136 ординаторов.

В период сезонных заболеваний около 400 студентов старших курсов колледжей из Копейска, Троицка, Сатки, Златоуста, Миасса, Магнитогорска начали помогать в больницах: собирать и вносить информацию о пациентах, оформлять вызовы и телефонные консультации. С 26 октября студенты Аргаяшского медучилища вышли на практику на челябинские станции скорой медицинской помощи.

Мы встретились с семью медиками, которые все еще учатся, — невероятно позитивными и улыбчивыми ребятами. Они работают в разных отделениях и на разных должностях, дежурят ночами или сутками, а с утра бегут на занятия в университет, а еще мечтают выспаться.

Татьяна — яркая девушка с шикарными рыжими волосами. Она громко и быстро говорит и открыто смеется.

До ковида Татьяна работала в женской исправительной колонии № 5. Сначала страшно было: «На самом деле там хорошие добрые девчонки. Странно, наверное, звучит… Но там есть много таких… Напал на нее насильник, она защищалась и убила его — теперь сидит 15 лет». Все друзья девушки работают «в ковиде», позвали ее, мол, доплаты хорошие. Она согласилась — все равно коронавирус везде уже.

Работать в «красной зоне» нелегко. Дело не только в костюме, жаре, запотевающих очках: «Ты просто морально не хочешь еще раз туда заходить: не попить, в туалет не сходить, дышать тяжело в респираторе… Работа-работа-работа». Когда Татьяна выходит из «грязной» зоны, то считает таблетки для пациентов, принимает новеньких, раскладывает их:

«У меня ощущение, что война идет. В коридорах люди друг на друге лежат, так как мест нет — выписываем людей на долечивание».

Говорит, что все есть, но из-за количества пациентов какое-то время не хватало одеял, но теперь вроде все в порядке.

Пандемия изменила ее взгляд на людей: оказывается, вокруг много понимающих и готовых на адекватные действия в таких экстремальных условиях. Но иногда встречаются и уникумы:

«Я принимаю тяжелых пациентов, их нужно в реанимацию. Зовут в палату. Срочно врача. Сидит женщина. Таким взглядом на меня смотрит… как на говно, короче. “Переселите меня в другую палату”. А у нас мест вообще нет. “Что случилось?” — “Меня вчера положили, и всю ночь работал этот дурацкий кислородный аппарат — я не могу уснуть”. Смотрю на нее и не могу понять: она смеется надо мной? “Я могу вам таблетку предложить,” — “Вы издеваетесь надо мной? Это что за лечение такое? Я разболеюсь еще больше!” Тут человек за жизнь борется! Я в шоке — отругала ее».

Татьяна считает медиков не столько героями, сколько наркоманами: «Меня бы каждый скоряк понял [работник скорой помощи — прим. ЕАН]. Приходишь после работы — будто через мясорубку пропустили и на пол кинули — ужасно выжатый, но такой счастливый идешь обратно». 

Еще раньше Татьяна работала на скорой — там для нее было интереснее всего: «А в скорой все по-сумасшедшему. Ты даже не знаешь, куда ты едешь: то ли на алкаша, который лежит и ему хорошо, то ли к бабушке с инсультом, или на отек легких, или гликемическую кому — надо это все понять, дифференцировать». Говорит, что такой режим нон-стоп для скоряков — норма:

«Сейчас врачи работают сутками и в шоке от этого, а там всегда так было. Людей всегда катастрофически не хватало: ты не спишь, некогда сходить пописать или поесть. Залетаешь в какую-нибудь булочную в обмундировании скорой помощи, хватаешь булку и бежишь в машину».

На первой неделе работы на скорой Татьяна увидела и первую смерть:

«Мы приехали на вызов, а нам никто не открывает, по номеру не отвечают. Думали уже уезжать, как какой-то мужик в “никаком” состоянии подбегает — под чем-то из опиоидных. “У меня там друг умер, надо туда идти”. Он пытается найти квартиру, но такой потерянный в этом состоянии — начал орать, его товарищи нашли. Заходим. Лежат на полу два тела — пульс есть. Фельдшер такая говорит: “Этот умрет, а этот останется жить”. Я еще удивилась, как она определила: “Да потом поймешь и начнешь видеть”. Мы им вкололи “Налоксон” и один начал на глазах розоветь, а второй синеть. И мы начали его качать. Нам еще не давали передавать тела в реанимацию, не выпускали, телефоны отбирали: “Хватит звонить, вы нас сдадите”. Это отдельный мир. Было интересненько».

Иногда Татьяне кажется, что она в дурдоме или зоопарке: беготня, кто-то кричит, кто-то кудахчет. Она не особо верит официальной статистике Минздрава по умершим с COVID-19.

Ксюша — невероятно мило картавящая активная девушка с темными волосами и огромными серо-зелеными глазами. После девятого класса она поступила в медицинский колледж в Миассе, закончила его с красным дипломом, год отработала в роддоме, а потом переехала в Челябинск: хотела работать в детской реанимации, но сначала вакансий не было. Устроилась она туда только через полгода и решила стать детским врачом:

«Я, когда оказалась в реанимации, ходила за врачами хвостиком: а что вы делаете, а почему так, а что здесь, а как из этого выводить, какие прогнозы — как почемучка. Смотрела, как они спасают детей, и загорелась — хочу! Но после поступления я побоялась, что не справлюсь, и ушла в оперблок: в реанимации же 24 часа в сутки нужно быть, следить за детьми. Врачи не хотели отпускать, сказали, что ждут обратно».

В колледже Ксюше было учиться легче: там подробно объясняли материал, не так много нужно было учить наизусть, а в университете спрашивают гораздо строже: «Приходим на первую пару, а нам задают выучить анатомию позвоночника на русском и латинском языках. Как все позвонки называются, отростки, отверстия. Ого! Мало кто выучил. И из них большинство только на русском. И все сложнее, и сложнее».

Занятия в университете примерно до 15 часов, а к 16:00 Ксюше уже нужно бежать на работу. До 8:00 она дежурит — и потом снова на учебу. Работает она три ночи в неделю: «Первый-второй-третий курс бы прожить, а дальше будет легче».

Смена на смену не приходится. Иногда за ночь Ксюша участвует в 5-6 операциях:

«Мы наблюдали за циклами. В полнолуние много родов, много кесарева. И это наблюдается из полнолуния в полнолуние. Как только — завал».

Некоторые преподаватели идут навстречу, но большинству безразлично, что студенты работают, — важно, чтобы они получили знания:

«Однажды отпрашивалась у преподавателя — она сама врач-гинеколог, — так как мне смену поставили неудачно. Она отпустила и даже “Н” не поставила. Зато физрук считает, что ведет самый важный предмет. Работа не считается уважительной причиной. Без башки можешь прийти — будет считаться уважительной. И то не факт».

Девушка хотела пойти работать в «ковидарий», который открыли на базе ОПЦ (Тимирязева, 17), однако там медиков набирают бригадами, которые работают сутки через двое. Там студентам на уступки не идут. Жертвовать учебой Ксюша не стала.

«На работе, кстати, по-другому относиться начинают, когда узнают, что ты учишься. Даже взгляд меняется. Это странно. Раньше могли и нафыркать, и поругаться, а сейчас молчат… “Вы учитесь? А на каком курсе? М-м-м…”».

«Женщина лет 40 рожала, кажется, четвертого ребенка. Поставили спинальную анестезию. Она в панику, закатила истерику: “Ног не чувствую”, руками машет. Давай утешать ее: мы бегаем —“Успокойтесь”, анестезиолог по-своему. Врач потом гаркнул: “Женщина!”. И ладно ей 20 или 13 лет было… Где-то год назад привезли девочку 13-летнюю. Не смогла сама родить. Да кого — там даже таз не сформировался! Эх… Ни мужика, ни ребенка – так бы моему ребенку уже 10 лет было! [смеется]».

Когда она училась в колледже, то на практике попала на ампутацию ноги — гангрена: «Он лежит, и в палате тишина. Только пила работает: вж-вж-вж-вж. Гробовая тишина висит. И вот этот звук. И он понимает, что с ним делают. Диабет. Но он ночью умер — тромб в легком оторвался».

Ксюша говорит, пока училась, побывала во всех отделениях, но нигде ей особо не понравилось. Она искала что-то особое. Говорит, что «Роддом — самое чистое место: здесь не только всё моют, но и дети появляются на свет чистыми. И вообще дети — это радость!»

Никита из семьи медиков: отец врач-травматолог. С детства ему нравилась идея спасать людей: «Ты же действительно вытаскиваешь человека своими руками с того света!»

Никита улыбчивый и восторженный. Считает, что пандемия к лучшему изменила мир: люди стали более светлыми, чаще выходят на улицу. Его поразило «Белорусское чудо» — даже всплакнул.

Раньше он работал в токсикологическом отделении — сейчас в «ковидарии» скучает по своим немного необычным пациентам:

"Для меня какие-то странные пациенты, у которых немножечко не так с головой по разным причинам, — обыденная практика. И наоборот, как раз в «ковидных» отделениях я абсолютно от этого отстранен — скучаю по своему старому отделению. Там было интереснее. 

В токсикологии оказывают помощь тем, кто перепил, обкололся непонятной дрянью, и ему плохо, суицид, и тех, кто отравился: угарным газом, выпил уксус, съел электроды — разные. И после таких пациентов бабушка, которая разговаривает сама с собой, по органическим причинам не связанным с токсическим воздействием веществ на организм, вызывает чувство: “Ну старость, поплыла головушка у бабушки, полечим — все нормально будет”».

Молодой человек уже успел столкнуться с алкоголизмом и перебороть этот недуг. Он считает, что “это началось после того, как стал постоянно видеть смерть и уже не мог — возможно, в силу своего возраста — как-то справиться”. И свою «первую» хорошо помнит:

«Я тогда в первый раз устроился на работу, в реанимацию санитаром — когда учился на втором курсе. Там лежали только больные с инсультом — там много людей погибает. Я вышел на первое-второе дежурство, и при мне умерла пожилая женщина. Запомнилось мне это только из-за того, что я впервые мыл труп. При смерти акт дефекации естественен, а она очень много сходила под себя. А такую просто не примут в ритуальной службе».

Заразиться ковидом молодой человек не боялся — есть надежная защита. К работе в костюме он тоже уже привык:

«Была проблема летом, когда стояла 30-градусная жара — а в отделении духота, окна не открыть. С тебя уже третий пот стекает, а тебе еще три часа работать. Я как-то приехал на работу на велосипеде. Вечером, выйдя из “грязной" зоны, сел на велосипед и понял, что не доеду. А еще вечер, до дома ехать — никакой горочки. Но поехал на трамвае».

Никита рад, что его пока что не допускают к работе в качестве врача — боится за пациентов.

Екатерина в роддомах, как она сама выразилась, «тусовалась» с девятого класса: переодевала, пеленала, носила на выписки младенцев. Впервые ее туда записал отец-врач. Мама была против, чтобы дочь шла учиться в медицинский: «”Хочешь в медицину? Сначала поработай там!” — она надеялась, что испугаюсь, а я загорелась еще больше». Параллельно девушка работает с мамой-тренером — учит детишек танцевать.

Из-за родителей девушка даже не думала пойти работать в «ковидарий» — боится принести вирус домой. Да и в оперблоке работы хватает: из-за сезонного ОРВИ коллеги уходят на больничные, и приходится часто дежурить в одиночку. На операциях санитарочка накрывает медсестру, хирургов, открывает растворы, поправляет свет, а после процедуры все моет.

Несмотря на то что с коронавирусом напрямую девушка не работает, дел у нее прибавилось. Если раньше было около пяти операций в сутки, то теперь их стало более десятка:

«Дежурила я где-то в августе на сутках. И вообще никого. Ни одной операции. Только мы с медсестрой легли спать — с полуночи все начали рожать. Мы стоим на операции, и говорят: «Будет еще две». Потом еще и еще — все экстренные. Вот как мы в полночь зашли в операционную, так до 8 утра и не вылезали. И вроде вполне обычная ситуация, я видела кучу раз, как ребенка приносят маме, как прикладывают к груди… И я как стояла, так и заревела. Наверное, из-за усталости».

 В Челябинской области закрыты пять роддомов Екатерина говорит, что дети — самые благодарные пациенты. «Они ничего не скажут, но энергетика… В детской хирургии когда работала, то все по-другому было: там болеют, там все на отрицании».

В работе постоянно что-то новое в прямом смысле — рожается на свет новый малыш. Но встречаются и горькие случаи:

«На контрасте недавно была история. Девочка, 17 лет. Не очень здоровый образ жизни вела. И привезли ее с уже мертвым ребенком. И женщина восемь раз беременела — все восемь раз срывалось. А тут забеременела — вытащили ребенка на 26-й неделе. Живой. И вот на контрасте: кто-то так хотел, и здоровая девочка… ей Бог дал такое чудо, а человек погиб. Ребенок — это живой же человек».

Больше всего Екатерина не любит на работе «генералить»: нужно протереть все столы, стены, пол с определенным раствором — во все щелочки операционной залезть. В одиночку делать это тяжело:

«Я одна дежурила. И медсестры прогенералили операционную. Ох, святые женщины! И что ты думаешь? В пять часов привозят гепатит! После которого тоже нужно генералить! Не удалось слинять от этой работы».

Анастасия поступила в медицинский, потому что в школе ей хорошо давалась химия и биология. В марте этого года она пошла работать, чтобы получить баллы для поступления в ординатуру и зарабатывать на жизнь. На вопрос «Почему не в «ковидарий», если там платят больше?» девушка категорично ответила: «Здоровье дороже». Она уверена, что уже переболела COVID-19 — проявились симптомы во время двухнедельного карантина онкоцентра, но тест она не сдавала.

 Прокуратура проверит действия администрации челябинского онкоцентра из-за вспышки коронавируса Анастасия дежурит сутками. Например, приходит на работу к 17:00. Раздает лекарства, ставит капельницы, проверяет истории болезни, готовит пациентов к процедурам — до 22:00 примерно. Потом следит за больными — кому-то ночью может стать плохо, ведь среди них люди с онкологией разной стадии.

Пациенты разные. Кто-то охотно идет на контакт, а кто-то нет; вежливые, агрессивные — разные:

«Хамство, домогательства. Один по попе рукой провел, другой в открытую подходил. Специфическая наклонность у пациентов с раком простаты — хотение. Вообще таких пациентов должны выписывать, но если лечение начато, то не можем их бросить. Мы не защищены от этого всего. Они разговаривают с тобой на «ты», уважения никакого нет, грубят, относятся как к малолетке, якобы ты должна исполнять их прихоти. А я могу дать от ворот поворот — им не нравится, начинают ходить и жаловаться заведующему. Относятся к нам как к обслуживающему персоналу. “Мы здесь лежим и женщин не видим. А мне охота”. А вот мало ли, что ему “охота”? В моей каморке дверь не закрывается, поэтому на ночь ставлю два стула, чтобы никто не зашел».

Для Анастасии самые тяжелые пациенты — лежачие. Они испытывают постоянные боли, поэтому им нужно ставить обезболивающее четыре раза в сутки.

По словам девушки, студенту тяжело найти хорошее место работы с нормальной зарплатой, не где-нибудь на ЧМЗ. Ведь под такого сотрудника придется подстраиваться. Анастасия хочет, чтобы на работе у нее было спокойно и стабильно. Если не поступит после шестого курса в ординатуру, то пойдет работать на участок.

В 2013 году Александра окончила медицинский колледж и начала работать операционной сестрой в ОПЦ (на Тимирязева, 17):

«Все чистое, все белое — как я люблю». «Хозяйка в операционной — сестра: чтобы воздух был чистый прокварцованный, чтобы столик был накрыт, все чисто-стерильно, все в масочках, подаю инструменты как в фильмах: “Сестра, зажим”. Это моя задача. На одном из дежурств врач мне говорит: “Будешь мне ассистировать” Я, конечно, хотела: смотрела на операции, думала, как бы сама это сделала. Перетрясло тогда, конечно, в первый раз. Получила удовольствие и поняла, что нужно идти учиться на врача». 

«В 2016 году поступила в ЮУГМУ на бюджет, к тому времени я отвыкла от процесса обучения— было тяжело. Еще и на двух местах работала: в ОПЦ и в частной клинике дежурила. Дома бывала три вечера в неделю, тяжелые были времена! Учить приходилось много, и я бросала все силы на обучение. Стоишь на операции, а в голове биология, анатомия, гистология. Первый курс пережила как в тумане — не помню себя. Все время моталась. Это было весело, но больше так не хочу».

Из частной клиники Александра уволилась и осталась на своем «первом месте работы, родном роддоме». После открытия корпуса ОПЦ на Воровского, в корпусе на Тимирязева осталась «гинекология» и «отделение патологии беременных», в последнем была необходима операционная бригада. Операции случались нечасто, работы было не очень много, и девушка успевала учиться. Но после начала пандемии ОПЦ на Тимирязева перепрофилировали под «ковидарий», а Александра стала работать в корпусе на Воровского:

«Приходишь на работу и, как часто это бывает, предвидишь бессонную ночь. За сутки два часа поспали? Счастье! После работы едешь на учебу — все как в тумане».

Какое-то время Александра работала в детской реанимации :

«Привозили детей, выброшенных на улицу, с переохлаждениями, изнасилованных девочек, с опухолями, новообразованиями. Я этих детишек помню всех. И после того, как на моей смене умер ребенок, больше не смогла там работать. Это ужасно. Я эмоционально лабильна, поэтому было морально тяжело продолжать работать в этой больнице. Это была трехгодовалая девочка с опухолью головного мозга — абсолютно невинный человек. Долго переживала — дежурить не могла, не могла в реанимации находиться. Не хотела бы это снова пережить»

Александра хотела пойти работать в «ковидарий» на базе ОПЦ (на Тимирязева): «Но на Воровского у сестер был очень плотный график, и поэтому хотелось их немного разгрузить. Ну что ты здесь целый день в операционной, что ты там в этом костюме находишься, отдыхаешь примерно столько же — разница по нагрузке небольшая».

Девушка, когда училась на третьем курсе, собиралась стать акушером-гинекологом, но на данный момент рассматривает другую специализацию, определенно — это будет хирургия или анестезиология.

Никита работает в ГКБ № 2 уже два года. Его задача заключается в помощи медсестре и уходе за пациентами: он их кормит, моет и убирает за ними. Так как Никита давно работает, медсестры под присмотром начали его учить: ставить периферические и мочевые катетеры, забирать анализы — что в какие пробирки наливать, как правильно колоть вену. Ставить уколы молодой человек научился еще в армии.

«На практике же было “принеси-унеси”, а когда устроился, то мне провели инструктаж, старшая сестра помогала. Ну и до первой смерти, так сказать. Реанимация же — отделение между жизнью и смертью. К работе надо относиться как к работе».

В детстве Никита часто болел, поэтому сам хотел лечить людей.

«Лет в 15 я сломал лопатку — упал с большой высоты. Поехал с мамой в больницу и увидел работу рентгенолога. Мне понравилось, что не надо осматривать людей: сделал снимок, написал — и ты свободен. Тогда мне закралась мысль, что я хочу быть рентгенологом. Но сейчас не представляю себе работу в плановом отделении — нужен экстрим, постоянный адреналин в крови».

В реанимацию часто привозят наркоманов. Насмотревшись на них, молодой человек испытывает отвращение к наркотикам и людям, которые их употребляют.

 «В прошлом году с передозом привезли 23-летнюю девушку с терминальной стадией СПИДа. Она неделю лежала у нас без наркотиков, пошел синдром отмены — организм не выдержал. Умерла и оставила двух детей».

В июле Никита переболел коронавирусом в бессимптомной форме — просидел две недели на больничном. Первое время было страшно работать, а потом привык, но сложности остались:

«Ты пока надеваешь этот костюм — уже вспотел. А в нем надо шесть часов отработать. Выходишь из «красной зоны» и сразу в душ. Очки запотевают — иногда полностью слепой ходишь».

Пациентов привозят разных, в том числе и ковид-диссидентов: «Попадаются те, которые не верят в ковид, начинают скандалить: “Куда вы меня привезли, почему вы ходите в костюмах? Отпустите меня домой”».

Никита планирует работать в реанимации, травматологии или на скорой.

Людмила Орлова