Сегодня, 24 февраля, исполняется три года с начала специальной военной операции на Украине, которая превратилась в настоящую гражданскую войну. И все эти три года нескончаемый поток людей идет за помощью к председателю Союза комитетов солдатских матерей Свердловской области Марине Лебедевой. Не все уходят от нее с решением вопросов, но все - с советом и поддержкой. О том, как за это время изменилась жизнь и с чем пришлось столкнуться за эти три года, - в интервью корреспондентов ЕАН с Мариной Лебедевой.
- Я работаю в комитете солдатских матерей 25 лет, но последние три года стали особенными. СВО даже с чеченскими кампаниями сравнить нельзя и по масштабу, и по последствиям. Три года - это очень долго. Конечно, хотелось бы быстрой победы. Так, наверное, и задумывали, но, к сожалению, очень трудно она дается, с большими потерями, но мы ее очень ждем. Мы просто ждем, а вот ребята - наши сыновья, отцы, братья - ждут победу в окопах, под налетами беспилотников, обстрелами.
Как они ждут, наверное, никто так не ждет. Ну, разве что матери. Побыстрее бы. Мы радуемся нашим успехам на фронте, освобожденным территориям. Но сколько это унесет еще жизней, сколько будет без вести пропавших…
- Насколько серьезна проблема бойцов, пропавших без вести?
- Это самая тяжелая проблема, с которой нам пришлось столкнуться. Если у погибших есть могила, почести, выплаты, награды, то у пропавших без вести нет ничего. А ведь большая часть пропавших – это погибшие. Лежат они где-нибудь в серой зоне, беспилотники и артиллерия рвут их тела в клочья так, что и следа от них не останется.
А несчастные эвакуационные группы не успевают выносить ребят. Бывало так, что пошли за одним, а легли рядом с ним пять. И от такой практики отказались. Но это очень тяжело, когда без вести пропавших практически не найти. В этой войне их особенно много. У нас по чеченским кампаниям до сих пор 16 пропавших без вести (из всей Свердловской области – прим. ЕАН). Кстати, именно свердловчан больше всего среди пропавших в Чечне. Где-то на чеченских огородах захоронены наши мальчики, когда несчастные чеченцы боялись и своим сказать, что они хоронили русского, и нашим.
Та же история сейчас и с украинскими огородами. Наверняка есть сердобольные люди, особенно старшего поколения, которые, может, захоронили наших погибших ребят где-нибудь у себя в огороде. И никогда мы этих несчастных пропавших детей не найдем, потому что, возможно, и те, кто их хоронил, уже и сами погибли.
- Получают ли льготы и выплаты семьи пропавших без вести?
- Вот это очень тяжелая тема. Иногда пропавших без вести записывают в дезертиры как самовольно оставивших часть (СОЧ). Сначала родителям звонят из части и сообщают, что их сын погиб, но нет возможности забрать тело. Через некоторое время оказывается, что в документах произошли изменения: бойцу ставят статус пропавшего без вести, а позже – СОЧ. Ну как так? Это же тоже очень серьезно. Я уже не говорю о тех военнослужащих, кто подписал контракт из колонии. Из бывших заключенных многих объявляют СОЧ. И это очень больно. Они искупили свою вину кровью, зачем же СОЧ?
По закону через месяц после того, как человек пропал без вести, из части в военкомат должны выслать извещение об этом статусе. Сколько к нам приходит несчастных родителей, которые не могут добиться извещения о без вести пропавшем. В части говорят, что устанавливают местонахождение пропавшего без вести, и извещение не присылают. Отсюда и длительные задержки.
Второе - сдали родители ДНК, чтобы опознать солдата. Без извещения из части военкомат не направляет ДНК в Ростов (в Ростове-на-Дону функционирует 522-й Центр приема, обработки и отправки погибших – прим. ЕАН). Раньше военкоматы давали направление родственникам для сдачи ДНК в наш 354-й госпиталь. Сейчас брать ДНК могут в фонде «Защитники Отечества». Я надеялась, что это ускорит процесс, но дело в том, что они могут направлять результаты в Ростов только в течение месяца.
Сбои и задержки привели к тому, что в Ростове загружены работой. Ожидание результата растягивается на три-четыре месяца и больше. Надо обучать новых экспертов, доплачивать работникам за объем – решать этот вопрос на уровне Министерства обороны.
Кроме того, существует бюрократическая путаница: есть статус «без вести отсутствующий», а есть – «без вести пропавший». Многое зависит от того, как правильно и быстро командир оформит документы. Родителям ведь важно знать, где и при каких обстоятельствах пропал их сын. У командиров, конечно, есть эти данные в боевом журнале.
- Как проходит опознание и есть ли какие-то сложности на этом этапе?
- Сложности в том, что после окончания СВО нам еще предстоят эксгумации. У нас парень был здесь, через Верх-Исетский военкомат уходил. Два раза приходил не его гроб. Все в документах совпадает: и фамилия, и имя, и отчество, а это не он. Для опознания часто привлекают сослуживцев, но дело в том, что, если он погибшего всего один раз видел, как достоверно может его опознать?
В условиях войны путаница происходит с самого начала. Например, ушла на боевое задание группа из нескольких человек. Беспилотник всех накрыл. Людей, извините, разорвало: тут рука, тут нога, тут другая часть тела - непонятно чьи. Кто где? Жетон Иванова попал близко к Попову, жетон Петрова - к Сидорову. Пришла эвакуационная группа. Лежал жетон рядом с Ивановым, ему его и надели. А это был чужой жетон…
- Почему и как возникает волокита с документами?
- Оформление документов на пропавших без вести затягивается, возможно, из-за того, что командиры думают, что кто-то из них мог самовольно оставить часть. Вот, условно, ушли семь человек на боевое задание. Вернулись двое, или один, или оба оказались в госпитале. А они должны написать рапорт о том, как пятеро полегли, или сообщить, что раненые истекают кровью и за ними надо послать эвакуационную группу. Кстати, как правило, бойцам назначают перед заданием точку, в которую все должны вернуться. Не группа должна зайти, а каждый сам по себе, если ранен или отстал от своих. Недавно читала, что парень с оторванной кистью дней десять шел, в том числе через минное поле, но живой дошел. Поэтому в боевом журнале все должно быть записано, все рапорты.
А если не вернулись все семь, положено тоже расследования проводить. Есть беспилотники, в конце концов, есть соседние воинские части, которые следом идут. То есть боевой журнал - это одно из доказательств, которое впоследствии используется в суде для выяснения статуса погибшего.
- Бывает ли путаница с телами погибших?
- Да, повторюсь, нас еще ждут эксгумации. У части цинковых гробов есть окошечко, родные через него могут убедиться, что это действительно их сын, брат, муж. Но сколько матерей приходит ко мне со слезами? Говорят, что не вскрывали цинковые гробы и не знают, своего ли ребенка они похоронили. А я же им говорила: «Открывайте цинк. Настаивайте на этом». Они отвечают, что им военком запретил, сказал, что не положено.
Мы проводили большое совещание по проблемам без вести пропавших и по алгоритму их поиска в Следственном управлении ЦВО. Военкомы обещали командованию, что не будут препятствовать вскрывать цинковые гробы по просьбе родителей. И если, например, в гробу останки, которые невозможно опознать, кто запретит матери сдать ДНК погибшего, чтобы проверить?
После анализа ДНК мать точно будет знать, что она своего сына похоронила. А может, ДНК совпадет где-нибудь в Барнауле, Уссурийске или Подмосковье и этого мальчика отправят туда. Был случай еще по Чечне из города Заречного, когда мама настояла вскрыть гроб и не опознала в том, кого привезли, своего сына. Сделали ДНК, нашлась его семья, и тело увезли. А у этой женщины из Заречного так и нет могилы сына, но она не взяла грех на душу.
А сейчас у всех бойцов уже берут ДНК, причем до того, как они отправляются за ленту. Я еще до СВО много лет добивалась, чтобы стали брать ДНК у всех призывников. И уполномоченный по правам человека в Свердловской области Татьяна Мерзлякова вместе со мной пыталась это додавить, но так и не вышло.
- Что делать родственникам, если боец давно не выходит на связь и его сослуживцы говорят, что он не вернулся с боевого задания?
- Если за месяц тело не нашли, то обнаружить его мало шансов. Если тела вашего бойца не будет и через полгода, то можно оформлять статус погибшего через суд или по решению командира части. Сейчас им дано такое право. После этого выдается извещение о гибели. Но после этого может возникнуть другая проблема. Если суд в своем решении не описал обстоятельства смерти, то органы соцполитики и Социальный фонд не могут выплатить деньги и назначить льготы, которые положены семье погибшего. Надо, чтобы было указано, что военнослужащий именно погиб, а не умер. И в ЗАГСах пишут в свидетельстве о смерти «умер», а не погиб. Потом с этим свидетельством трудно добиваться справедливости.
Как действовать родным пропавшего без вести на СВО – алгоритм от главы «Женского фронта»17 февраля в 15:31- С чем связано такое количество пропавших без вести? Растянутый фронт? Уничтожение эвакуационных групп?
- А здесь и то, и другое, и третье. Тела эвакуируют по мере сил, но украинцы по эвакуационным группам стреляют. Рассказывали, что бьют даже по палаткам с красным крестом. Наверное, из-за этого наших женщин перестали на фронт брать. Возможно, есть случаи, когда не хватает разведданных, например. И наши бойцы из-за этого погибают, это война - всякое бывает. Вероятно, бывает, что им приходится вызывать огонь на себя, чтобы установить местонахождение противника.
- А может быть так, что пропавший без вести попал в плен?
- Таких случаев не так много, но они есть. При таком варианте есть большая вероятность, что боец вернется живым. Да, в плену часто над нашими парнями издеваются, некоторые погибают, но основная часть все-таки может вернуться из плена живыми. Родным пропавших мы всегда советуем просматривать тематические украинские сайты. Но ни в коем случае не надо выставлять туда фотографии бойца, потому что велика вероятность, что начнут шантажировать мошенники. Если же родные узнали на тех сайтах своих сыновей-мужей, то надо сразу сообщать в комитеты солдатских матерей или уполномоченному по правам человека в своем регионе. По запросу родственников аппарат уполномоченного по правам человека включает попавшего в плен в списки на обмен.
- Как обстоят дела со срочниками?
- В первый год СВО мы про срочников вообще, честно говоря, забыли. Как Путин сказал, что солдаты на срочной службе в СВО не участвуют, так и было. К тому же, мы на прошлом интервью про это говорили, общественникам и государству удалось решить системную проблему дедовщины в армии. До начала СВО я думала, что у нас скоро работа закончится (вздыхает).
В последнее время я получаю обращения от солдат срочной службы и их матерей о принуждении к подписанию контрактов. Да, я понимаю наше военное руководство: у них есть план по контрактникам. Мы, комитеты солдатских матерей, и сами всегда за то, чтобы наша армия была профессиональная. Но контракт должен подписывать тот, кому здоровье позволяет, в том числе психическое, кто сам к этому стремится.
Но если срочник, например с психическими отклонениями, попал в армию. У нас ведь очень много обращений, когда мы действительно помогаем госпитализировать на предмет годности по психиатрическим статьям. Были же случаи, когда неуравновешенные или с раздвоением личности расстреливали своих сослуживцев.
А если мальчик не готов, он слаб здоровьем, с неустойчивой психикой? Вот зачем он командованию такой? К моим коллегам тоже поступает много обращений о том, что солдат срочной службы не мытьем, так катаньем склоняют к подписанию контрактов. Есть случаи шантажа и психологического давления: «Да ты что, баба? Приедешь, купишь себе тачку крутую. Да что ты там в деревне забыл, там нет перспектив». Некоторые соглашаются. И дай бог, чтобы они потом не на первой линии оказались.
Пусть со мной что хотят делают, но об этом надо говорить! Недавно был случай: с 23 января по 6 февраля солдат срочной службы лежал в госпитале с переломом ноги. Вышел из госпиталя на костылях, а ему говорят: «4 февраля ты подписал контракт».
Подключила штаб нашего округа, вышла на командование части. И что вы думаете? Они присылают документы, подтверждающие, что он сам подписал контракт. А там хорошо видно, что подпись стоит точно не его. Тем более, что он находился в это время в госпитале. Сейчас, если я не решу этот вопрос с командованием части, придется подключать военную прокуратуру и военный следственный отдел.
Другой пример шантажа чистой воды. Срочнику дали увольнительную, вернулся в часть, а ему говорят: «Подписывай контракт. Увольнительную мы тебе не давали, ты СОЧ. Еще и скажем, что ты взятку 5 тыс. рублей заплатил, чтобы в город выйти. Или подписывай, или в тюрьму сядешь». Я с его родителями поехала в часть. Командование сразу на попятную: «Это какое-то стечение обстоятельств, досадное недоразумение». Ну ладно, главное, чтобы оставили парня в покое.
- Приходилось ли иметь дело со срочниками, которые участвуют в боевых действиях?
- Конечно, это те, кто служит в западных областях у границы. Это законно, что ребят призывают и отправляют служить на территории Белгородской, Воронежской, Курской и Брянской областей. Но ведь и не секрет, что они там порой воюют и гибнут. А потом начинаются проблемы у родителей с оформлением льгот и выплат. А те, кто отслужил и вернулся, часто звонят мне, что не могут получить ветеранские удостоверения. И это тоже проблема.
Есть еще проблема – когда единственный сын, к тому же у матери-одиночки, уходит в армию. Я считаю, что на это должно быть табу. Мать в случае его гибели остается без кормильца. Должен быть закон об освобождении от участия в боевых действиях и мобилизации в таком случае. На прошлой неделе мы открывали мемориальную доску в техникуме, в котором учился погибший мобилизованный. Он патриот и герой, вот доска, выплаты, как положено, но мать без сына осталась совсем одна.
Памятные доски погибшим на СВО выпускникам открыли в свердловском техникуме. Фото21 февраля в 15:56- Хорошо ли у вас налажена работа с органами военной прокуратуры и военного следствия?
- Работаю с ними все 25 лет. Наши основные партнеры – это уполномоченный по правам человека по Свердловской области Татьяна Георгиевна Мерзлякова, аппарат губернатора, военная прокуратура и военный следственный отдел.
Военной прокуратуре доверяю. Во многом благодаря им нам удалось переломить ситуацию с СОЧ еще до начала СВО. В нулевые годы (с 2000 по 2010 – прим. ЕАН) срочники пачками части оставляли, ночевали у нас в комитете по пять-семь человек из-за издевательств. Военная прокуратура хорошо работала, практически на нет все сошло к началу войны. Я ведь всегда все жалобы перепроверяю, слушаю, что говорят командиры, солдат, его родители. А потом вижу доказательную базу в прокуратуре или в следствии, что он самовольно оставил часть.
Бойцы ведь тоже часто лукавят, мягко говоря. Например, парень после ранения. Он дома ждет своей очереди на операцию. Не явился к командиру в часть – будешь наказан, сам виноват. Закон для всех одинаков. Привези командиру или в военную комендатуру документы, реши вопрос и со спокойной совестью жди лечения, о котором тебе на ВВК (военно-врачебная комиссия – прим. ЕАН) рассказали.
- Ждете окончания СВО после начала переговоров с представителями США?
- Хотелось бы побыстрее, но с хорошими итогами и с наименьшими потерями. Не знаю, честно говоря, американцам совершенно не верю. Но понимаю президента тоже, что когда-то это должно закончиться. И, наверное, он тоже думает о том, как с наименьшими потерями и с большей выгодой одержать победу.
- Недавно была пресс-конференция генерала, начальника транспортной полиции УрФО, который сказал, что страна просто напичкана оружием. Может ли произойти рост криминала после окончания СВО?
- Будет очень сложно, когда все кончится и сотни тысяч людей вернутся. Вы правильно сказали про оружие. Вспомним Афган и Чечню. Я ждала этого вопроса. И для меня он очень важный, потому что все зависит от того, как гражданское общество встретит наших героев-победителей, которые вернутся здоровыми, но с поломанной психикой. Ребят, которые придут живыми, но на костылях, или тех, кто вернется здоровым, но без возможности устроиться на работу, которую потерял.
Общество должно быть готово их встретить. Очень важны реабилитационные центры. И не просто один какой-то в Екатеринбурге или Свердловской области, а в каждом муниципалитете. Должны быть центры для инвалидов, реабилитации бойцов с психическими нарушениями. Ведь у многих будет посттравматический синдром.
Я помню, что после Чечни была создана организация «Миротворческая миссия имени генерала Лебедя». Мы тоже являемся ее учредителями. Это общественная организация в Пятигорске. И всех родителей наших свердловских без вести пропавших в Чечне мы отправляли туда на реабилитацию. Им организовывали санаторно-курортное лечение, с ними занимались психологи, они действительно помогали поправить здоровье родителям. Сейчас половины из этих родителей уже нет. А сколько будет таких после Украины?
- Вам приходится контактировать с большим количеством людей, изменилось ли общество?
- Приведу простой пример, связанный с нашим комитетом. У нас идет недопонимание с жителями дома, где нам выделили помещение почти 20 лет назад. Мы попросили одно парковочное место рядом со входом, потому что к нам из разных городов приезжают инвалиды и раненые. Мы написали письмо Татьяне Георгиевне Мерзляковой, с которой в очень хорошей связке работаем по защите прав военнослужащих, семей погибших и пропавших без вести. Она обратилась в УК «Радомир». Управляющая компания пошла нам навстречу и поставила знак инвалидной парковки на одном месте для нас. Он ночь не простоял, его унесли и спрятали. Мы обратились в полицию. Когда начали расследовать, кто украл этот знак, жители испугались. Сейчас они сюда не ставят машину, боятся. Пытались встретиться с жителями дома на их общем собрании, но ничем хорошим это не кончилось. Говорят, что нас надо закрыть и выселить отсюда. Пока людей лично не коснулась беда, их эгоизм превыше всего. Так что не особо поменялись люди. Но хочется верить, что мы придем к какому-то компромиссу.
Благодарю всех неравнодушных людей, которые оказывают любую помощь фронту и так же очень ждут нашей победы!
Александр Лукманов, Анна Касюкова
Награды СВО – кто их получает и какие льготы имеют орденоносцы21 октября 2024 в 16:53
