После публикаций ЕАН о конфликте екатеринбургских юристов, работающих в медицинской сфере, в редакцию начали поступать письма. Читатели рассказывают о своих случаях, когда врачи, нарушая инструкции, шли на риск и спасали людей. Приведем два письма: одно из них от врача-нейрохирурга, а другое – от пациента.
Есть такой принцип - «по жизненным показаниям». Когда врач идет на нарушение всех правил, потому что это дает шанс, а более шансов уже нет вообще. История, которую рассказала нейрохирург Наталья Викентьевна Радзиковская, о том, что если бы она не приняла риск, то 18-летний человек однозначно бы умер. Раньше Наталья Радзиковская работала в ГКБ №40 Екатеринбурга, а сейчас живет и работает в Германии. Приводим ее письмо почти без купюр.
«Я по жизненным показаниям спасала мальчика 18 лет, мотоциклиста, который находился в глубокой коме на вазопрессорах (вазоактивные препараты, которые применяются для повышения системного сосудистого сопротивления у пациентов с шоком – прим. ЕАН), он получил тяжелую ЧМТ (черепно-мозговую травму). Мотоциклист - единственный ребенок в семье.
Я бы даже сказала, что это была не тяжелая ЧМТ, а тяжелейшая. Судите сами: перелом свода и основания черепа, повреждение осколками кости сагиттального синуса, с одной стороны эпилуральная гематома (из синуса), с другой стороны - субдуральная. Он прямо собрал все, что можно.
Дело было в Североуральске. Туда мы ехали шесть часов. Оперировали с местным хирургом, который мне ассистировал, тоже около шести часов.
Брали парня в операционную с большим скепсисом: если уже вазопресоры пошли, то хреново все, сам гемодинамику не держал. Я попросила заготовить кровь. Но не понадобилось - кровопотери удалось избежать (всего 600 мл – это ерунда).
Если бы была большая кровопотеря, а при таком объеме операции это почти неизбежно, то гемодинамика бы совсем рухнула. Наступил бы конец, но справились, потому что рискнули.
Потом его еще долго в реанимационном отделении тянули. Я каждый день на расстоянии лично ситуацию мониториила, потом еще туда приезжала. Он провел месяц в коме, но парня мы вытянули. Потом еще и краниопластику (восстановление целостности черепа в месте возникшего дефекта – прим. ЕАН) здоровенную сделали. Это было дорого, поэтому через газету «АиФ» собирали деньги. Знакомые тоже поддержали и помогли.
Сейчас парень немного хромает, но у него все хорошо. Его мать мне всегда звонила, пока я была в России, и поздравляла с Днем медика. Не скрою, это очень приятно.
Если бы в тот день надо мной стоял прокурор, не знаю, как бы я поступила…
Но я бы ничего не смогла сделать, если бы по своей линии не пошел на оправданный риск, имея, как и я, мизерные шансы на успех, анестезиолог Петр Иванович Еговцев. Он принял на себя ответственность и самоотверженно отработал в этой с высокой степенью вероятности безнадежной ситуации. Он, так же как и я, решил, что надо попытаться использовать даже мизерный шанс на спасение жизни парня.
А особенно сильно сказалась работа Петра Еговцева в послеоперационном периоде. Он за мальчика в послеоперационном периоде очень сильно боролся. Пациент был в коме почти месяц. Ведь хорошо прооперировать - это только полдела. Таких больных потом анестезиологи неделями «тащат». Но результат стоил того.
У нас, у хирургов, работа более с рисками связана, но и у терапевтов, наверное, хватает. Сердечные гликозиды, например.
А операция, которую я тогда сделала, была радикальной и очень агрессивной: двусторнняя широкая декомпрессивная трепанация. Но шла речь о спасении жизни.
После нее парень мог только на спине лежать, любой поворот тела - и съезжала гемодинамика. А так отекший мозг не вклинился, отек вылечили, хоть и долго это было, а потом уже и дыры в голове закрыли.
В Германии мне сказали по этому поводу, что… они так в принципе не делают, но слышали, что русские так рискуют. Понимаете, немцы так в принципе не делают! Не идут на риск».
Второе письмо в ЕАН прислал 54-летний екатеринбуржец Александр Федорович Морозов. Он рассказал о том, как хирург пошла на риск и спасла ему руку от ампутации.
«Я читал ваши материалы, в которых вы хотите донести до общества, что опасно ограничивать врачей стандартами. Если врач будет бояться пойти на риск, потому что высока вероятность неудачи, то он перестанет пытаться спасти людей, которых можно было бы спасти. Моя история – это пример того, что вы говорите правильно.
Нельзя измерять действия врачей рамками формальностей. Это не автосервис, где с конвейера выходят одинаковые автомобили и все их чинят одинаково.
По инструкции я был бы инвалидом.
Я был тогда студентом 2 курса УГГУ. Время было голодное – начало 90-х. Мы тогда все время были голодные, но счастливые. В какой-то момент у меня начался страшнейший фурункулез. Возможно, повлияло недоедание и авитаминоз. Постоянно были фурункулы, я с ними просто замучался. И в какой-то момент у меня появилась тупая боль в правом предплечье. Боль была слабая, я не обращал на нее внимания, это длилось месяца два. Боль потихоньку усиливалась, потом я уже не мог спать. Я начал греть эту руку. Но ничего не помогало, становилось только хуже. В какой-то момент, я прекрасно помню, что я в общаге стою в умывальной, бреюсь и вдруг понимаю, что у меня правая рука просто как рука штангиста. Она опухла настолько, что на кисти был просто огромный мешок. Я, честно говоря, испугался и побежал к врачу в поликлинику, в он отправил меня на Большакова в городскую клиническую больницу скорой помощи.
И попал я к врачу, которого никогда не забуду, – Ольге Владимировне Киршиной.
Она прощупала мне руку, нашла некую болевую точку – в этой точке была страшная боль. Она сказала: «Похоже, все ясно. Через два часа будем оперировать». Меня тут же прооперировали. Когда я уже отошел от наркоза, то возле меня стояла целая комиссия: там был профессор, я уже не помню его имени, было много врачей – молодых, пожилых, какие-то студенты. Врачи решали, что со мной делать, потому что, когда вскрыли руку, оказалось, что у меня начался остеомиелит кости (гнойно-некротический процесс, развивающийся в кости и костном мозге, а также в окружающих их мягких тканях, - прим. ЕАН). Это значит, что пошло отслоение надкостницы, там уже был гной. И профессор, я прекрасно это помню, говорил, что есть показания к ампутации, наверное, придется руку ампутировать.
Я помню, что Ольга Владимировна сказала: «Ну вы что, это правая рука, парню 20 лет – я попробую спасти».
Я был молодой, становиться инвалидом для меня было ужасно. Ольга Владимировна мне долго и подробно объясняла, что если действовать по инструкции, то руку надо ампутировать – иначе возникает угроза для моей жизни. Она объясняла, что шансы на успех операции, если руку не ампутировать, не очень большие. Объясняла, что будет больно, это будет длиться долго, и все равно может закончиться тем, что руку придется ампутировать. Я решил, что если шанс на спасение руки есть, то его надо использовать. Пусть даже есть высокий риск, что мы с Ольгой Владимировной эту битву проиграем. И мне стали чистить руку. Мне чистили кость, отводили гной – это все было очень болезненно. Я, конечно, прошел страшные боли, но в итоге рука была спасена. Потом, правда, через какое-то время был рецидив, и снова меня оперировала Ольга Владимировна.
Но после этого уже более 30 лет я не знаю никаких проблем с этой рукой. Я занимаюсь спортом, я нагружаю руку – она осталась абсолютно функциональной.
Я очень благодарен Ольге Владимировне, и после этого я безумно уважаю врачей, в особенности хирургов.
Я бы очень хотел найти Ольгу Владимировну. Я надеюсь, что она жива, с ней все хорошо. Все-таки прошло много времени. Кстати, она тогда была довольно молодой – что-то за 30. Но она была уже на тот момент очень уважаемым, известным врачом. Она сказала: «Я попробую спасти руку». Поэтому я ей очень благодарен, спасибо!
Надеюсь, что эта история поможет защитить врачей от формалистов, которые в своих карьеристских устремлениях готовы подставить под удар жизни и судьбы других людей».
Напомним, ЕАН писал о скандальном выпуске программы «Человек и закон», в котором адвокат, в прошлом следователь Борис Ченцов обвинил юриста с медицинским образованием Марину Агапочкину в сговоре с медицинским экспертом по делу, которое его сторона проиграла в суде. Тогда клиентка обвинила стоматологов в неправильном лечении. Женщина заявила о выступившем у нее «черно-зеленом, синем поте, отравлении от зубного протеза», чего не может быть в принципе физиологически. Суды разной инстанции сочли обвинения необоснованными. Интересы пациентки представляла сторона Ченцова.
Как указывал ЕАН, этот, казалось бы, частный конфликт на самом дела опасен для общества в целом. Необходимо искать баланс между интересами врачей и пациентов, так как ни та, ни другая сторона не бывает права во всех без исключения случаях. В целом уже очевидно, что в медицинской юриспруденции самый главный вопрос, который решают в случае судебного конфликта, был - это допустимый риск или врачебная ошибка? За врачебную ошибку наказывают, и это правильно. А вот допустимый риск не должен становиться основанием наказать врача, потому что чем сложнее случай – тем выше допустимый риск.
Врачи готовы отвечать за ошибки, но не готовы отвечать за то, чего не совершали. Если врачу станет проще «списать в расход» пациента, чем принимать на себя риск в случае неудачного лечения, – врачи просто перестанут браться за сложные случаи. Люди будут умирать. Именно в этом огромная общественная опасность ситуации.
Но, не понимая сути по части медицины, различить эти два элемента невозможно. Ченцов стоит на формальных позициях (причем до такой степени, что заявляет, что френды в соцсети - это прямо друзья в реале), и это априори исключает возможность взвешенного, обоснованного решения. И так делать нельзя: врачи просто перестанут лечить. Поэтому и декриминализировали в конце 2024 года для врачей ст. 238 УК РФ «Оказание услуг, не отвечающих требованиям безопасности».
Как конфликт медицинских юристов в Екатеринбурге рискует свести на нет усилия Леонида Рошаля17 марта в 14:23
